Кузнецов и его команда

Он произвел на меня на той встрече впечатление значительное. Очень крепкий человек. От него можно было ожидать поступка, проявления чувства, очень громкой яркой фразы, как мне показалось. Дальнейшее пребывание вблизи этого человека показало и доказало, что то первое мое поверхностное впечатление было верным.

В такой атмосфере рождалась новая израильская русская газета. Назвать ее мы решили простенько: «Время». Видимо, потому что ощущали: сейчас – наше время, наш час. Пора поднять планку «эмигрантской» прессы. Высоко! На самый верх.

«У евреев – психоз рассудочности», говаривала Майя. Наших левых она постоянно уличала в «интериоризации христианского мифа о богоубийстве», продуцирующего еврейскую самоненависть, которая облекается в идеологию яростного антисионизма.

Как только вышла первая публикация, в редакцию хлынули письма. Десятки писем, сотни. От таких же пострадавших. Но теперь уже – из Москвы, Санкт-Петербурга и многих других городов бывшей  коммунистической империи. Практически каждая жертва рухнувшей сделки рассказывала (и подкрепляла документами!) одну и ту же историю: сотрудники «Израсова» обещали не просто перевести доллары в Израиль, но вернуть их – с процентами! Да еще с какими!

Мы с Володей, который всерьез увлекся сионизмом, были настроены на отъезд в Израиль, но в то же время до хрипоты вели споры с друзьями о том, имеем ли мы право уезжать или надо пытаться бороться с режимом, оказывая ему хотя бы интеллектуальное сопротивление.

Услышав сирену, оставшиеся в редакции сотрудники (за исключением Кузнецова) уныло поплелись в так называемую герметизированную комнату – подсобное помещение, в котором крест-накрест заклеили скотчем окна, а при входе клали – в полном соответствии с требованиями армейской пресс-службы – мокрую тряпку: именно она должна была впитать в себя всю саддамовскую «химию».

Повар сходу смекнул, что шумная компания таких же, как он, репатриантов сулит ресторану головокружительное будущее: «У нас тут газетчики – сделают нам рекламу!». Роковая ошибка! За каждый съеденный шашлык, кебаб или салат команда Кузнецова всегда скрупулезно - до последней агоры! - расплачивалась.

Переговорить с ребятами, узнать последние новости и сплетни, рассказать свежий анекдот, с редакционными дамами полюбезничать. Ну и у начальства чего-нибудь выцыганить. Хотя с шефом особо не разгонишься. Тем более, что у Кузнецова был свой «патент».

Думаю, судьба Израиля не гарантирована. А раз так, значит, нет гарантии выживания еврейского народа как такового, причем – везде. Голус «de lux» отменяется. Мир переполнен исламскими общинами. И я очень хотела бы посмотреть – только не дожив до этого – на новое расселение евреев в Западном мире. А где же еще? Но ведь и там любая, самая малочисленная еврейская группа столкнется с исламской активностью.

В 1976 году Хейфец был приговорен к шести годам лагерей и ссылок за предисловие к "самиздатскому" пятитомнику своего товарища, выдворенного из СССР, - Иосифа Бродского.

Организаторы этих заездов в расходах не стеснялись, гостей-аборигенов на борт приглашали щедрой рукой, вино и водка текли рекой, столы ломились от всевозможных яств, и все напоминало старые советские фильмы из купеческой жизни. Из самых «ударных» блюд мне запомнился цельный поросенок на блюде. Веганы и сторонники кашрута если и присутствовали за столами, то особо не отсвечивали…

Эдуард Кузнецов: "За моей спиной он писал статьи в конкурирующую газету. И когда на этом его поймали, владелец корпорации «Едиот Ахронот» сказал мне: «Гони его в шею». Я ответил: «Разберусь я с ним, талантливый мужик, жалко его терять».

В начале было слово в самиздате, и слово было – «гарики». Четверостишия Игоря Губермана, возникшие в застойное советское безвременье, перепечатывались тайком, и переписывались за ночь от руки, и заучивались вхруст – в них братски обнимались краткость и талант, а самородный юмор соседствовал с самоиронией.

Антон Носик: вот этот Иерусалим — среда обитания, которая никакого отношения к левосоциалистическому Тель-Авиву явно не имеет. Это было через пару лет после начала Первой интифады, люди из Тель-Авива в Иерусалим в ту пору вообще не ездили, не позволяли себе ступить на «незаконно оккупированные палестинские территории». А я посмотрел на Иерусалим без всей этой троцкистской шелухи — и увидел совершенно другое: 3000 лет нашей истории, среди которой нормально живут нормальные лю

26-летний Аркан Карив (Аркадий Юрьевич Карабчиевский) приехал из Москвы в Иерусалим в 1989 году, до начала массовой репатриации, вошедшей в историю нашей маленькой страны под кодовым (аж с двумя заглавными буквами) названием «Большая Алия». СССР еще не был бывшим, но glastost and perestroika уже восхищали и обнадеживали свободный Запад. Казалось бы – вот он, шанс на светлое (капиталистическое) будущее в родной Москве, буквально на глазах менявшей облик и суть. Но нет.

Вопреки распространенному мнению, как раз первые годы так называемой «абсорбции» для меня проходили на удивление легко. Не Израиль «абсорбировал» меня – я его впитывала и принимала. А тут в силу вступал экзотический ресурс, особенно обширный у пишущих людей и художественных натур: как-никак – приключение, авантюра, рывок из постылой заданности в царство осуществленной свободы. И только когда поймешь, что это не побег от обыденности, а новая обыденность, и это навсегда, – наст

Лариса Казакевич: "И вот он появился у нас в редакции. Поставил ногу на стул и произнес речь. Сказал, что на улице бродят толпы "русских" и поэтому мы должны быть благодарны ему за ту работу, которую он нам предоставляет. После этого его выступления я сказала, что на главу газетного концерна он не тянет, его предел – владелец фалафельной".

Даже люди с небогатым воображением должны дрогнуть, представив себе, как будет проходить атеистическая революция в еврейском государстве. О затхлом провинциализме лозунгов воинствующего атеизма в духе общества "Безбожник" 20-х революционных советских годов я уже не говорю - стыдно и скучно.