Мы обязаны ему и его друзьям всем

Я встретился впервые с Кузнецовым Эдуардом Самуиловичем летом славного 1990 года. Было это в июне, точно, потому что уже в июле закрутилась вся эта история с русской газетой в Израиле. А пока Кузнецов, крепкий, невысокий, в роговых очках человек, производил рекогносцировку, осматривался, знакомился с местностью и людьми. Он был немногословен и внимателен. Голос глухой, лицо сжатое, взгляд исподлобья, как бы необязательный, но собранный, цепкий.

Эдуард Кузнецов. Снимок из семейного альбома Михаила Герштейна

Мы поговорили в прохладном лобби большой тель-авивской гостиницы минут 20-30. За огромным стеклом гудел, сверкал, искрился под солнцем город Тель-Авив. Я вернулся из Ленинграда, такой город на северо-западе СССР, за пару месяцев до этой встречи. СССР еще существовал, настроение у меня было очень хорошее с некоторыми надеждами и призрачными перспективами. Но речь здесь идет не обо мне.

Кажется, неподалеку от гостиницы тогда находилось посольство Соединенных Штатов Америки. Еще никто даже не думал о переносе этого учреждения в Иерусалим. Другая действительность, другой политический климат, другая жизнь. Еще не было посольства СССР в Израиле, еще обсуждалась в Кремле или где там еще кандидатура спичрайтера самого незабвенного генсека Брежнева Л.И., будущего посла Бовина А.Е., который сенсационно появится здесь, кажется, только через пару месяцев. Наведет, так сказать, шороху.

Шум автомобильных двигателей, резкий звук тормозов, прилетавший в лобби с оживленной улицы с односторонним движением возле гостиницы, служили фоном нашего разговора.

Кузнецов эти уличные звуки слушал с нескрываемым, казалось, удовольствием. Он был заражен так называемой болезнью руля, страстью к вождению автомобиля, что потом подтвердилось. Он очень любил гонять на своей машине, водил ее безупречно и не разбивал, несмотря на все сложности этой (для многих, но не для него) привязанности.

Он произвел на меня на той встрече впечатление значительное. Очень крепкий человек. От него можно было ожидать поступка, проявления чувства, очень громкой яркой фразы, как мне показалось. Дальнейшее пребывание вблизи этого человека показало и доказало, что то первое мое поверхностное впечатление было верным.

За соседними столиками сидевшие люди Кузнецова узнали, он был очень известен - совсем недавно в Израиле и на Западе фактами своей биографии и судьбы. Народ ходил на демонстрации в мире в защиту его и его подельников. Любопытство у людей после освобождения советских правонарушителей не исчезло. Еще бы, человек ждал смертной казни две недели по приговору Ленинградского городского суда и выглядел уверенно и достойно со всем этим жутким грузом памяти. «Ну да, ходил в полосатой робе, мало приятного, если честно» - его слова. Кузнецов никак не реагировал на интерес людей к себе, лицо его было неподвижно и как будто скопировано с царской медали. Немного он бравировал, имел право.

Он был любопытен необычайно. "Слушай, а что там за футболист такой играет, Олег Кузнецов, не родственник ли мой?!", - спрашивал он с нескрываемым любопытством. Тогда в Хайфе выступал рыжеволосый защитник сборной СССР и киевского "Динамо" Олег Кузнецов.

Потом он попросил сводить его на тренировку опытного каратиста, о котором я написал статью. «Ничего себе написал, гут», - пробормотал он и поглядел на меня, как мне показалось, с известным любопытством. Кузнецову Э. С. тогда было около 60. Режим он, конечно, не держал, какой там режим, о чем вы вообще, курил много, отламывая фильтры у сигарет, регулярно выпивал, меру знал, но свои 350-400 гр. принимал, как лекарство. Тренировку он выдержал полностью, наравне со всеми делал по 15 кувырков подряд, стоял спарринги, сенсей (мастер и наставник, если иначе) посматривал на него с опасливым интересом.  «Где-то я его встречал, этого мастера, вроде на пересылке в Свердловске», - сказал Кузнецов задумчиво после душа.

Его мама Зинаида Кузнецова сказала в телеинтервью, что «Эдик на самом деле больше всего хотел стать писателем». Он отсидел в советских лагерях в общей сложности 16 лет. Когда у него спросили любопытствующие, как сиделось вам, Эдуард Самуилович, Кузнецов ответил в своей манере, выговаривая слова без выражения, без какой-нибудь позы: «Первый срок (7 лет) каждый день дрался, да, каждый день, а во второй раз (9 лет) уже было поспокойнее». Он говорил о лагере особого режима, где провел до обмена на пойманных в США с поличным советских шпионов 9 лет из 15 присужденных судом. Вместе с ним тогда были обменены и вышли на свободу и другие участники самолетного дела, все, кроме будущего иерусалимского раввина Иосифа Менделевича и их подельников, украинца Алексея Мурженко и русского Юрия Федорова, которых освободили позже. Власть Советов расставалась с подобными людьми очень неохотно, от себя отрывала, так это выглядело.

В передаче на израильском телеканале, в те годы единственном, посвященной узникам Сиона, будущая жена Кузнецова Лариса Герштейн, сама дочь сталинского заключенного, сказала, «что мы все обязаны нашей свободой этим людям, мы должны это помнить всегда». Это чистая правда, всегда помнить и всегда обязаны.

Лариса Иосифовна Герштейн умерла за год до ухода мужа, в декабре 2023 года. В декабре 2024 года ушел и Эдуард Кузнецов.

Повторю еще раз эту правду, потому что, как известно, правду говорить легко и приятно, «мы все обязаны этим людям нашей свободой, а это после сердца, дома, совести, земли, солнца и истины - самое главное». Обязательно надо все это помнить.